Юрий Ценципер - Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива

Кубарь. 26.6.43

Здравствуй, дорогая Асинька!

На этих днях я получил после 8-месячного перерыва письмо из дома и твой адрес. Письмо написал, кроме того, папа.

Дорогая сестричка! Как ты живешь? Очевидно, и тебе за последние годы, в особенности последнее время, пришлось много пережить, но счастье еще от тебя не отрекнулось, если вы все вместе и здоровы. Знаю твою способность с малых лет переносить лишения (это, между прочим, у всей нашей семьи, но в особенности у тебя), поэтому уверен, что ты в боях за жизнь выйдешь победительницей. Как здоровье Миши? Как поживают дети? Что у тебя нового? Пиши. Для меня письма на фронт – это большая радость, которая приходит очень редко.

Сейчас у меня снова в порядке мои фронтовые дела. Служба, здоровье, обстановка. Я успел уже быть 2 раза раненым, но это все позади. Главное, что я теперь вполне окреп и поправился. За бои против фашистских мерзавцев награжден орденом и представлен к другому. Принят в партию. Получил очередное звание. Как видишь, я прогрессирую. Впрочем, о себе я мало думаю. Больше о семье, отце, доме. Вспоминаю тебя. Хочется, чтобы у вас у всех все было бы хорошо.

Жалко мать, погибла она, так и не увидев счастливых дней, радости от нас, детей. Все время ее жизнь была – сплошная тревога за нас, беспокойство и паника. Но нас детей она крепко любила. Толя работает в Ворошиловграде. Не мог узнать мой адрес и написать мне пару слов о себе, все-таки он в лучших условиях, чем я. Но черт с ним, авось увидимся после войны, сочтемся.

Асинька! Напиши мне твой подробный адрес, если отец едет к тебе, я переведу ему деньги. Он написал адрес, но там Мишины инициалы, а так денег не принимают. Будь здорова. Пиши. Привет и горячий поцелуй детям, Мише и всем остальным.

Фронт, 1.8.43.

Родная, любимая сестричка Ася!

Вчера я получил твое письмо. Спасибо. Я такого теплого и родного письма давно уже не имел. Несмотря на то, что мои чувства во время боев огрубели и я потерял много личного, твое письмо растрогало до слез, я плакал, и мне стыдно было поднять лицо от письма долгое время, чтобы не показать товарищам своего “маминого сердца”, но что тут делать, когда это происходит без твоего желания, так, само по себе. Твое письмо меня очень обрадовало, ободрило и как будто вымыло заново мои чувства. Еще раз спасибо. Недаром я тебя любил в нашей семье больше всех. Конечно, теперь я тебе буду писать систематически, вернее, как только будет возможность, обязательно напишу. Между прочим, очень интересно: я на этих днях также получил письмо от Анатолия, которому тоже обрадовался, ведь это первое письмо больше чем за 2 года разлуки. Анатолий работает в Ворошиловграде по углю, очень гордится тем, что он на “передовой”, как он мне написал, козыряет своей сединой, которую получил от сильных переживаний. Я не седой и теперь даже не худой, хотя в горячих боях с первых дней призыва в РККА. Вот чудак: нашел, чем гордиться.

Теперь пару слов о себе. Я был 2 раза серьезно ранен, теперь уже вынужден перейти на штабную работу, я – капитан, работаю начальником штаба и все время был до этого командиром роды ПТР (бронебойщик). За то, что я послал на тот свет к праотцам не одну сотню сволочей из банды Гитлера и сжег не одну его железную черепаху, награжден был медалью “За отвагу” и представлен к ордену “Красная Звезда”. Если останусь жив, то грудь моя украсится к концу войны, вероятно, еще чем-нибудь, более значительным.

Я служу нашей Родине честно и самоотверженно, гитлеровские вшивые фрицы это смогут тоже подтвердить, когда на том свете я с ними встречусь на суде Господнем. Вот и все о себе, довольно.

Адрес Анатолия: Ворошиловград, Облисполком, Облместтонпром, ему.

Черт его знает, я уже отвык от этих “мест”, “тонов”, “промов”, “облов” – оказывается, еще эти уксусные тресты живые и их руководители – мои родные братья – такие чудеса. Привет и поцелуй детям, Мише и всем родичам. Тебя крепко обнимаю и еще крепче целую.

Володя вспоминает, что в конце войны Леонид приехал из Германии с массой трофеев:

Приемник “Телефункен” и пара шелковых кусков, а еще перламутровый дамский пистолет и финка! Восторг. Кусочек шелковой тряпки был выделен нам и висел с внутренней стороны узкой дверцы платяного шкафа за стеклом: красный, с муаровыми разводами! “Телефункен” с выдвижным цифровым табло и единственной (как бы теперь сказали – “многофункциональной”) ручкой: шарнир, диск с насечками и зубчатое – под пальцы – колесико. С прекрасным зеленым глазком индикации. Финку он мне подарил! А я, боясь “изъятия” ее родителями, зарыл ее во дворе. Не то кто украл, не то сам место потерял – финка не нашлась. Любил Леля ходить “в форме”. Это было шикарно – светлые брюки, носки, туфли. Все это каждый день чистилось, стиралось, гладилось. Блеск! Орденов не носил, а по тогдашним меркам было у него их очень много. Три ордена Отечественной войны и какой-то чешский, я хорошо помню – это мне казалось основным. Войну он ненавидел и говорить о ней не хотел. После четырех лет в разведке он на все наши вопросы тогда ответил: “Ничего интересного нет и быть не может. Это война! Это только кровь и грязь”. Тогда эти редчайшие слова меня поразили, оттого и запомнились. А понял я их сильно позже. На Лелиных похоронах. Он и через сорок лет орденов почти не надевал. А Лельку послевоенного я хорошо помню, какой шорох он наводил на всех дам вокруг и как он любил и слушался сестру – мою маму. Потрясающий был мужик и гусар. И про войну все понимал.

Домой

В конце мая 1944 года отец уезжает под Набережные Челны, в деревню Тарловку, опять в туберкулезный санаторий. Оттуда он пишет:

Единственное огорчение – здесь лютует комар. Я вообще с ними не в ладах, а здесь они миллиардами, поэтому все мы ходим, вооруженные пучком веток, и непрерывно бьем себя по голове, шее и прочим уязвимым местам. А места здесь – изумительные. В 2-х километрах – лагерь пленных немцев. Первая наша встреча произошла на лесной дороге. Вдруг впереди показалась упряжка! Большая двуколка с дровами, а везут ее впряженные в нее 8 фрицев. Они приблизились, и я успел всмотреться в них. Мундиры потрепаны, на некоторых кресты (большая часть – офицеры). Рыжие, заросшие щетиной. Некоторые чуть не валятся с ног (работенка, конечно, трудная – везти надо 2–3 километра). А тут еще одолевает комар. Смотрят они в большинстве как побитые собаки. Вслед за первой упряжкой показались еще две. Около шел офицер-бригадир, тоже при крестах. Он, завидя нас, остановился шагах в десяти и, когда мы приблизились, вдруг угодливо поздоровался по-русски: “Здрастуйте”. Всех их конвоирует девушка с автоматом. Я их заснял (в лесу и на берегу, где они после доставки дров отдыхали).